В ходе проекта «Настоящая редакция. Дети. 2021» 50 ребят высказались о том, что их больше всего волнует в собственной жизни, а 30 — исследовали проблемы и написали тексты о возможных путях решения. Молодые авторы указали на острейшие вопросы сферы защиты детства. Но под новым углом, который, возможно, взрослыми специалистами еще в расчет не принят.

«СиД» публикует 5 текстов, которые выявляют самые горячие и при этом системные проблемы: о насилии в детском доме и в приемной семье, о психологически травматичных лечении и отобрании из кровной семьи. Удивительно, что все эти очень разные и страшные вещи начинались с того, что ребенка или его семью не выслушали и не спросили.

По материалам юных авторов видно: трудности, несправедливость возникли не потому, что взрослые рядом — непрофессиональные или плохие. А потому, что есть системные баги, которые не позволяют даже очень доброму и умному взрослому поступить с ребенком правильно и по-человечески, не нарушив законов, регламентов и штатных расписаний. Либо наоборот, не хватает хорошо продуманных правил, чтобы регламентировать действия учреждений и должностных лиц. 

Юные авторы призывают всех компетентных взрослых обратить внимание, суметь посмотреть на проблемы под этим углом, чтобы увидеть решение. В данном приложении редакция «СиД» дает возможность детям и молодым взрослым высказать свое мнение без ограничений и без купюр. Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции.

 

Почему мою жизнь разрушили из-за одной глупой ошибки?

Как ребенка поместили в детский дом, не послушав его приемную маму

У моего дедушки был мотоцикл с люлькой. Вот он подъезжает к воротам, я бегу занимать место. Дедушка как газанет, а я визжу от страха и радости. Потом мы едем на озеро ловить рыбу с мамой и дедом.

Дедушка учил ловить рыбу. Он достает удочку, надевает резинку для поплавка, крючок, грузило, вставляет поплавок.

— Смотри и запоминай, — говорит он мне.

Я дернул из воды рыбу, она выскользнула и упала в воду. Я закинул еще раз. Поплавок начал дергаться, и я вытащил крохотного пескаря. Мы его скормили котам. Потом пошел хороший клев: мы с дедом наловили четыре ведра карасей. 

И пока мы ловили, мама жарила шашлыки. Мы были вместе. А сейчас моя семья только навещает меня в детском доме.

Ошибка

У меня было много товарищей. У них всегда были деньги, а у меня нет. Я взял свой паспорт и заказал карту в банке. Она пришла, и я перевел десять тысяч с маминой карты себе. Я каждый день боялся, что мама узнает.

Однажды она посмотрела свою карту —- там было мало денег. Она сделала выписку и спросила:

— Это ты снял деньги?

— Нет, — сказал я и испугался еще больше.

Мама отнесла в полицию выписку, и там узнали правду. Сообщили в опеку и маме. Мама меня сильно отругала, и через неделю мы узнали, что меня хотят забрать, потому что я приемный ребенок, и такие правила: я совершил правонарушение. Мама просила, чтобы меня оставили, плакала. Теперь я живу в детском доме.

Закон молчит

Чтобы понять, из-за каких поступков детей могут отобрать из семьи, я поговорил со специалистом благотворительного фонда «Апрель» Александрой Бузаковой.

— Есть большая проблема: в нашем законодательстве (СК РФ Статья 77: «При непосредственной угрозе жизни ребенка или его здоровью орган опеки и попечительства вправе немедленно отобрать ребенка у родителей (одного из них) или у других лиц, на попечении которых он находится». — Прим. ред.) не прописаны четкие правила, по которым ребенка из семьи можно отобрать, — сказала она. — Это приводит к тому, что возникают произволы на местах, когда в каждой конкретной опеке трактуют ситуацию по-своему. Например, для опеки в одном районе может быть проблемой, что в холодильнике нет каких-нибудь продуктов, а для опеки в другом районе это не проблема. Или, например, в одном районе опека может сказать, что дети разных полов — брат и сестра — не могут спать на одном диване. Это может стать поводом для отобрания из семьи. А опека в другом районе скажет: «Да ничего страшного, они ещё такие маленькие, это не представляет проблемы». Иногда подключается наш фонд и помогает купить двухэтажную кровать, если у семьи нет средств.

Каждая опека делает, что считает нужным. Если бы в законе четко было сказано: в холодильнике у семьи нет апельсинов — значит ребенка нужно изъять, было бы все понятно, чего нужно бояться и избегать. Но сейчас ситуация поворачивается так, как удобно, и семья просто не знает, из-за чего ребенка могут отобрать.

— Если приемный ребенок совершил кражу, его должны изъять из семьи? — спросил я Александру.

— Это тоже не прописано в законе. У нас был такой случай, мальчик украл в супермаркете шоколадки и дома воровал деньги. Конкретно это не является поводом для отобрания из семьи.

Опека

Я понял, что ребенка могут отобрать, если опекун не выполняет свои обязанности. И точно заберут, если есть угроза жизни и здоровью ребенка. В остальных случаях опека решает, как поступить, на свое усмотрение.

Тогда я поговорил с Евгенией Мищенко, которая до 2020 года была ведущим инспектором отдела опеки и попечительства. В настоящее время она юрист-волонтер АНО «Мечта».

— Опека выносит решение на основании имеющихся обстоятельств. Любое решение опеки можно оспорить в суде, — сказала Евгения.

— Если приемный ребенок совершил кражу, его должны изъять из семьи?

— Это не основание для отобрания ребенка из приемной семьи. Если ребенок малолетний, то семью могут поставить на профилактический учет и проводить с ней работу. В отношении ребенка, достигшего возраста уголовной ответственности, проводится следственная работа сотрудниками полиции по признакам состава преступления. Если всё совсем плохо в плане соблюдения закона несовершеннолетним подопечным, если он склонен к совершению правонарушений и преступлений, его могут направить в специальное учреждение. Но для этого нужны очень веские основания. Чтобы такого не случилось, ребенку ВАЖНО соблюдать закон и уважать опекуна.

Я понял, что мог бы остаться в семье. Я не понимал, чем на самом деле рискую, совершая глупость. Но мне не дали шанс все исправить.

ЧТО НУЖНО СДЕЛАТЬ?

Если бы я был президентом, то я бы изменил закон и четко прописал, что детей можно забирать из приемной семьи, только когда им нечего есть или ребенок будет ходить в рваном, грязный и попрошайничать. Или если детей сильно бьют.

Если ребенок обеспечен и хочет жить с родителями, и родители хотят жить с ребенком, тогда не надо забирать детей. 

Иван Козлеков, 14 лет

Редактор: Анна Гурьянова 

Пока готовился текст, мама забрала мальчика домой на каникулы. Как сложится его дальнейшая судьба, пока неизвестно, поэтому он подписывается псевдонимом и просит не обозначать свои учреждение и город.

Почему я должна годами беспомощно ждать?

Как ребенку не дают право слова и действия, решая его судьбу

С одиннадцати лет я жила с моей тетей Викой, ей было шестнадцать. Так случилось, потому что моя мама сильно пила. У тети я жила намного лучше, чем с мамой. В одном учреждении знали, что я живу с ней на съёмной квартире, и прикрывали нас. Они знали, что я с Викой не пропаду, и больше всего боялись, что меня отправят в детский дом. Я не буду писать название учреждения, чтобы не навредить людям, которые по-настоящему мне помогали.

У нас с Викой в семье не было трудностей. Она работала после учебы, я готовила для нас, помогала в уборке.

А в 2019-м году я перешла в пятый класс в другую школу, в лицей. 27 сентября на последнем уроке — очень хорошо помню, я сидела на русском языке — меня вызвал завуч к себе в кабинет. Там были еще директор школы, опека и женщина, которая ходила к нам домой, интересовалась, как мы живём и почему я несколько раз пропускала школу. 

— Скажи, где вы с тетей живете? — стали они требовать от меня.

— Я ничего не буду рассказывать, — ответила я. Я боялась, что Вику тоже заберут, потому что ей еще не было восемнадцати лет.

— Если не расскажешь, мы отправим тебя в детский дом.

Я ничего им не сказала. Когда зашли в класс за вещами, я заплакала, я боялась, что они и с Викой что-то сделают. За себя мне было не страшно. Мы взяли вещи, пошли к выходу и сели в «газель». Я незаметно написала Вике, что случилось. Мы ехали в здание, где была опека.

— Хочешь кушать? — спросила меня специалист.

Я отказалась. Мне было неприятно есть из рук того, кто меня увезёт в детский дом. Но она все равно купила мне кофе и бургер.

И 1 ноября этого же года я оказалась в детском доме. Это огромная территория с коттеджами и одним большим зданием. Меня поселили в первый коттедж с двумя «семьями» — так называются комнаты, где живут дети.

Я ОЧЕНЬ жду, когда моя тетя Вика сможет меня забрать снова домой.

«Настя, документы давно готовы. Но органы опеки вот так сразу не отдадут. Да и вообще дали понять, что не хотят отдавать», — пишет мне тетя. Теперь мы общаемся, в основном, в переписке.

«А на выходные хоть можно забрать? Скучаю по вам!»

«И на выходные заключение давно лежит… И мы скучаем по тебе, родная!»

Так я жду уже 1 год и 8 месяцев. Что я могу сделать в этой ситуации? Невозможно сидеть и ждать, пока решается моя судьба.

ЧТО Я МОГУ?

Я поговорила с социальным педагогом нашего детского дома.

— Что мне делать в моей ситуации, чтобы не просто сидеть? Может, всё-таки от меня что-то зависит?

— Нет, Настя. От тебя ничего не зависит, сейчас лишь зависит от твоей сестры — как будет у неё всё хорошо, и она договорится с опекой. И от опеки, — ответил он.

Меня не устроил такой ответ, и я решила спросить у заместителя директора детского дома, как же мне быть.

— Насть, нужно отвлечься от этих мыслей и не зацикливаться. Заняться творчеством или спортом — ты ведь играешь в волейбол. Бывают такие ситуации, которые не зависят от тебя, — ответил мне заместитель директора.

Получается, я могу только ждать. А это очень тяжело. Это меня разрушает. Мне необходимо, чтобы от моего слова, от моих действий хоть что-то зависело.

Что нужно сделать?

Нельзя решать жизнь ребенка, не спросив, чего он хочет. Меня не спросили.

Пока готовятся документы на опекунство, нужно отпускать ребенка домой, хотя бы на выходные.

Если ребенка забирают из семьи, то надо оставлять его в одном городе с родными.

Анастасия Газизова, 13 лет

Редактор: Анна Гурьянова

Почему мне не помогли избежать насилия?

Как взрослые не выполнили обещание, а ребенок из-за этого продолжал получать синяки

Знаю, что я совсем не подарок. Бабушка со мной не справлялась, курить и немного пить я начал еще до того, как попал в приют. А в приюте меня поселили в комнату, где жил Миша. Он был старше меня. Сперва всё было нормально, но потом он начал меня бить. Я пожаловался взрослым, после это Миша стал бить меня еще больше. С тех пор я стал замкнутым и никому больше ничего не говорил.

Я пробовал разные способы избавиться от насилия, но они не помогали надолго. Потом Миша куда-то уехал. Но приехал Гриша, другой хулиган, с которым я был уже знаком. Он предложил мне покурить, потом стал требовать, чтобы я заправил ему постель или принес телефон. Курить я бросил, чтобы Гриша меня не шантажировал, но общаться я с ним не хочу.

Я поделился своей проблемой с воспитателями, просил никому не говорить об этом, но взрослые просто провели беседу с Гришей, после чего он побил меня еще сильнее.

С тех пор я не доверяю взрослым в своем детском доме и считаю свою ситуацию безвыходной.

Как решить мою проблему?

Волшебной палочки не существует, взрослым из своего детского дома я больше не верю, но у меня есть несколько вопросов к психологу. На них согласилась ответить Дарья Молчанова — психотерапевт, ведущий подростковых групп центра «Точка».

Я спросил, что делать, чтобы меня не били и не оскорбляли, и Дарья посоветовала заняться таким видом спорта, когда я могу дать сдачи. А еще научиться «переигрывать человека, если нельзя уйти от общения с ним». Дарья помогла мне понять, какие есть варианты: 

— Если бы человек понял, что ты способен себя защитить, он бы потерял интерес к буллингу, — объяснила она. 

Еще мне посоветовали найти поддержку среди сверстников, и я заметил, что меня не трогают, если я не остаюсь с обидчиком один на один. Но так бывает не всегда.

Потом я спросил, почему взрослые не могут меня защитить и убрать обидчиков из моего детского дома. Мне посоветовали написать жалобу директору либо обратиться в местные органы, которые защищают права детей. Но психолог честно предупредила меня:

— Есть риск, что тебя не расселят с ними, а вот ситуация накалится.

Еще мне посоветовали рассказать взрослым из детского дома о насилии, а если мне не поверят, то можно рассказать об этом другим взрослым, например, написать в службу соцзащиты.

Раньше я хотел просто ждать, пока мои обидчики вырастут и уйдут из детского дома, но Дарья убедила меня, что два года ждать тяжело, хочется ведь жить, радоваться жизни, а не каждый день считать до момента, когда хулиганов «выпустят». Так что я последую ее совету и не буду просто ждать. Я попробую рассказать о моей проблеме взрослым так, чтобы это не усугубило мою ситуацию. Надеюсь, что они меня поймут. 

Что необходимо сделать? 

Если бы я был главным директором всех детских домов, то сделал бы так. Взрослые должны следить за детьми и помогать, если услышали, как кричит ребенок.

Детей надо расселить по отдельным домам или квартирам, в каждой из которых должно быть не больше двух детей примерно одного возраста.

Если подросток постоянно бьет и обижает других детей, его нужно отправить в специальный приют или детский дом для таких подростков. Если он и там бьет других, то нужно его и от них изолировать.

Если возникла ссора и сложно понять, кто из детей обманывает, можно им вопросы задавать и пульс проверять. Так можно понять, кто из них врет.

Василий Иванов, 12 лет 

Редактор: Андрей Зайцев

Василий продолжает жить в детском доме, в котором столкнулся с проблемой. Потому подписывает текст псевдонимом и не указывает название своего учреждения

Почему я вынуждена была терпеть насилие в приемной семье?

Как ребенок боялся говорить

В 2021 году выявлено 993 случая насилия над детьми в семьях, из них 43 — в приемных. Цифры угнетающие, особенно если учесть, что не всё фиксируется опекой. Мой случай в свое время не попал ни в одну статистику. У меня была причина терпеть регулярные избиения — я не хотела обратно в детдом. 

Из детского дома в семью я попала в три года. До одиннадцати лет приемная мама регулярно била меня. Позже физическое насилие сменилось шантажом: «Не будешь учиться – сдам обратно!» Я этому верила. Тяжело жить в таком страхе.

Помню утро, когда мы учились считать до ста. Мне было четыре. Я произношу: «44, 45, 46…», — и останавливаюсь, пытаюсь вспомнить следующее число. Мама все громче кричит, но у меня по-прежнему не получается. Она злится и идет за ремнем. Мне страшно, потому что я знаю, что впереди. Вот она лупит меня. Мне больно, слезы текут, но времени прорыдаться нет, потому что теперь считает она — до трех. На счет «три» мама наносит новый удар. Я не помню, сколько это длилось. Так мы учились делать все: считать, читать. Также мы учили английский, когда я была постарше. Я врала маме про оценки в школе, потому что знала: за каждую тройку и двойку ждет ремень. С той поры на голове остался шрам от бляшки. Но страшнее были слова мамы: «Я верну тебя в детский дом». В приемную семью я попала рано, но воспоминания о детском доме жили в моей голове. Я помнила, как всегда находилась в закрытом пространстве, как нас с другими детьми дергали за руки, подзатыльниками успокаивали, когда кололи витамины. Позже я общалась с другими приемными детьми, они рассказывали про свои детские дома — о дедовщине, драках между сверстниками, о воспитателях, которым ты не нужен.

Мама часто приглашала опеку и жаловалась на меня. Сотрудники всегда уговаривали её дать мне еще один шанс. Визиты опеки были ужаснее всего на свете.

Возможный выход

Про фостерные семьи (в России их называют профессиональными приемными семьями) я прочитала в шестнадцать лет в книге Кэти Гласс «Ты меня полюбишь?». Тогда меня возмутило, что ребенка передают из одной семьи в другую. В двадцать лет я стала чаще задумываться, как можно бороться с насилием в приемных семьях. Сейчас мне кажется, появление фостерных семей для таких случаев, как мой, — это выход. Есть ли другие?

Я обратилась к Александру Спиваку, председателю правления Фонда «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» и члену Экспертного совета Министерства просвещения Российской Федерации по вопросам опеки и попечительства в отношении несовершеннолетних граждан, чтобы узнать, как в нашей стране построена работа с выявленным насилием в приемных семьях. Александр Михайлович подтвердил: сейчас, как правило, чтобы обезопасить ребенка в случае неблагоприятных условий или жестокого обращения, его прежде всего возвращают в учреждение. Но разве это гуманно?

— Профессиональные приемные семьи могут быть выходом из ситуации, — уточнил Александр Спивак. — Это известная в мире практика. Семьи, которые получают специальную подготовку, знают и понимают особенности сложных детей, контролируются. Попытка внедрить профессиональные приемные семьи в России предпринималась, но все замерло на уровне отдельных экспериментов. Одна из причин — нерешенные вопросы со статусом профессиональных родителей. Для этих людей воспитание ребенка — работа. Следовательно, профессиональные родители должны подчиняться особым требованиям, как на любой другой работе. Их надо обучать, поддерживать, оказывать методическую помощь. Мы пытались сделать так, чтобы воспитание приемных детей засчитывалось как трудовой стаж и совмещать эту работу с другой, дополнительной, не приходилось. Пока инициатива не нашла отклика. С другой стороны, надо понимать, что профессиональным приемным родителям придется плотно взаимодействовать с органами опеки и попечительства, и в этом трудность.

Безопасность ребенка

Психолог Благотворительного фонда «Измени одну жизнь» Джессика Франтова работает в системе семейного устройства много лет. Среди случаев, с которыми она встречалась за эти годы в своей практике и практике коллег, было домашнее насилие со стороны родителей к приемному ребенку. По ее мнению, крайне редко такие прецеденты заканчиваются отобранием из семьи. Я спросила у Джессики, чем можно помочь детям в такой ситуации? И почему насилие вообще происходит?

— Самая распространённая причина, — говорит Джессика, — сам приемный родитель подвергался насилию в детстве. Вторая — бессилие, потому что приемный ребенок ведет себя не так, как ожидалось. Если приемные родители приходят к психологу и хотят разобраться с этой проблемой, то ситуация может измениться. Сейчас есть специалисты, способные помочь, в благотворительных фондах проводят бесплатные консультации, где готовы выслушать, разобраться в причинах происходящего, подсказать другие способы взаимодействия с ребенком. Но если человек считает, что насилие допустимо, что ничего страшного не происходит, то мы ничем не сможем помочь. Когда стоит вопрос о безопасности ребенка, альтернативой могла бы стать временная профессиональная приемная семья. То, что ребенок окажется в такой семье, не означает, что он не вернется в свою приемную. Может вернуться, после того как специалисты проведут работу с родителями, и ребенку будет там безопасно.

На практике же, объясняет Джессика, специалистам приходится выбирать «из двух зол»: или инициировать отобрание ребенка, или пробовать создать условия, где он может как-то восстановиться, поделиться своими переживаниями, получить эмоциональную поддержку. По ее наблюдениям, бОльшим злом специалистами считается возвращение ребенка в учреждение, и он остается в семье. Также ей известны случаи, когда кто-то из педагогов, психологов или других взрослых, включенных в историю ребенка, начинал частично или полностью брать на себя родительские функции, забирать к себе на время или даже насовсем. Но это личная инициатива, исключительный редкий случай. Чаще взрослые просто стараются дать понять ребенку, что мир — разный, что происходящее — неприемлемо, что, когда он или она вырастут, то смогут выбирать, как строить свою жизнь. И подсказывают, куда обращаться за помощью.

Что необходимо сделать

Я считаю, приемное родительство должно быть реальной работой. С аттестацией, обязательной супервизией, чтобы специалисты выявляли риски жестокого обращения с детьми.

Развитие профессиональных приемных семей тоже необходимо, с должным уровнем подготовки и контроля.

Приемного ребенка нужно информировать о правах, он должен иметь возможность заявить о насилии.

Если ребенок уже обратился в органы опеки, его следует немедленно передавать в другую (профессиональную приемную) семью, а дальше сообщать ему о действиях опеки. 

Необходимо избавиться от этой страшной альтернативы: или приемная семья с насилием, или детский дом.

Анжела Франтова, 20 лет

Редактор: Елена Максимова

Почему я не знаю, что происходит с моим телом?

Как врачи игнорировали вопросы маленького пациента

До трех лет я жил со своими родителями, потом мама умерла, и папа отдал меня тете по имени Катя. Та заметила, что я болен, отвезла в больницу. И мне поставили диагноз ВИЧ, прописали таблетки. Через год я попал в детский дом. Меня там кормили, одевали и ухаживали за мной, но я часто болел. В легких нашли какую-то черную жижу, делали много операций. Все это время я не до конца понимал, что именно со мной происходит. Я прожил в детском доме десять лет. А в тринадцать меня забрали в приемную семью, я стал лучше питаться, повзрослел, новые родители меня очень сильно любят. Но я так и не получил ответ на свой главный вопрос: почему я болею ВИЧ? Можно ли меня вылечить, и что будет со мной, если я не буду принимать лекарства? И в детском доме, и в приемной семье, врачи не отвечали на мои вопросы. Например, в больнице мне делали обезболивающий укол, потом посадили на кресло, потом засовывали в рот и нос всякие трубки. Врачи не отвечали на мои вопросы, что они делают и зачем, а просто спрашивали, например: «Ты куришь или нет?». 

В другой больнице меня спрашивали, чем я болею, но ничего не объясняли и не отвечали на мои вопросы. А вопросы докторов я сам часто не понимал. Через какое-то время я заметил, что болею реже. Недавно со мной беседовал психолог, показывал мультфильм про ВИЧ. Но психолог – не врач, и я снова не получил конкретные ответы на свои вопросы.

С помощью редактора я решил найти специалиста, который всё мне объяснит. Ответы на мои вопросы дала Елена Орлова-Морозова — член совета фонда «СПИД-центр», кандидат медицинских наук, заведующая амбулаторно-поликлиническим отделением Московского областного центра по борьбе со СПИДом.

Первое, что я узнал, — мне нельзя прекращать пить таблетки.

— Вирус ВИЧ может проснуться и будет «есть» все здоровые клетки, и ты будешь чувствовать себя хуже, — объяснила Елена Орлова-Морозова. 

Но при регулярном приеме лекарств вирус не сможет нанести мне вред, и я смогу дожить до того момента, когда ученые придумают лекарства, которые смогут справиться с ВИЧ. С помощью современных лекарств вирус можно держать под контролем. Я понял, ради чего пью лекарства, и какие могут быть у меня перспективы, на что я могу надеяться и чего ожидать.

Почему много лет я не мог найти врача, который мог бы конкретно и понятно ответить на мои вопросы? Что нужно изменить, чтобы дети с диагнозом ВИЧ смогли знать больше о своей болезни и научились с ней жить? Для начала я спросил об этом Елену Александровну.

— Я считаю, для людей с ВИЧ нужны группы сопровождения и персональные психологи, — сказала она. — Сейчас эта система не очень развита. Чтобы изменить ситуацию, нужно сделать центральным координатором этого процесса педиатров центров СПИД, так как им должно быть виднее, кто из детей острее нуждается в такой помощи.

Сейчас врачи, психологи или педагоги просто могут не знать, как говорить с ребенком о его болезни и при этом ему не навредить. Не существует единых стандартов разговора с детьми с ВИЧ. Многие взрослые просто не умеют говорить на эту тему, и поэтому предпочитают просто давать ребенку таблетки, не отвечая на его вопросы. Эту ситуацию необходимо менять, чтобы дети всегда могли получить ответы на свои вопросы. Нельзя ребенку просто давать таблетки, ничего ему не объясняя. Ведь это мое тело, моя жизнь, я имею право знать.

Если бы взрослые отвечали на мои вопросы, я бы не боялся, когда мне делали операции и отправляли из одной больницы в другую, а так я не понимал, зачем взрослые это делают. Мне было очень, очень страшно. 

ЧТО НЕОБХОДИМО СДЕЛАТЬ?

К сожалению, в России в принципе пока не развито обучение врачей и даже психологов и воспитателей общению с детьми-инвалидами или детьми с хроническими заболеваниями. Я считаю, оно должно появиться.

Елена Орлова-Морозова считает, и здесь я с ней согласен: чтобы не навредить детям при разговоре о диагнозе, важно предупредить ребенка, что он должен защищать себя и не делиться информацией о своей болезни с малознакомыми людьми, а иногда даже друзьями. Это может привести к разглашению диагноза и к дискриминации со стороны родителей и других детей. Меня, например, в детдоме, узнав мой диагноз, били. Поэтому важно, чтобы никто не преследовал и не обижал человека с диагнозом ВИЧ, для этого люди должны больше знать об этой болезни.

Еще нужно решить на уровне единых рекомендаций по России, кто, как и когда может сообщать ребенку о диагнозе – врачи, психологи или родители. И, наконец, нужна единая система информирования и общие рекомендации для врачей, психологов и родителей особых детей. И, например, единая обучающая платформа, где можно было бы обучаться взаимодействию с ребенком для врачей, среднего медицинского персонала, сотрудников органов опеки и попечительства, родителей и опекунов.

А пока всего этого не произошло, сам я буду пить свои лекарства и советовать друзьям, у которых есть ВИЧ, не сдаваться и просить о помощи у своих новых знакомых врачей в «СПИД-центре». Но это выход, который нашел только я, для себя, в моем конкретном случае.

Артём Петров, 14 лет

Редактор: Андрей Зайцев

Автор подписывается псевдонимом, чтобы не столкнуться с дискриминацией из-за своего диагноза 

***

Дорогие коллеги, каждый номер журнала – результат работы многих профессиональных экспертов со всех концов России. Сотрудники НКО, представители государственных организаций, занимающихся помощью  людям  и семьям в кризисных ситуациях, педагоги и родители. Ваш опыт, ваше неравнодушие, ваши вопросы и предложения помогают нам стать лучше.
Пожалуйста, напишите нам на почту sdjournal@timchenkofoundation.org

Если у вас есть вопрос?
Если вы хотите предложить тему или рассказать о своем опыте?
Если вы готовы стать экспертом следующих номеров журнала.